Он вдруг заметил, что им интересуются больше, чем он мог предполагать и рассчитывать, больше даже, чем ему хотелось бы. Когда и с чего это началось — Индрек не знал. Но он стал замечать, что стоит ему открыть свою дверь, как по другую сторону коридора тотчас же приоткрывается дверь с медной табличкой, на которой стоит фамилия Пассельман, и сквозь щель за ним следят чьи-то любопытные глаза. Иногда дверь приоткрывалась чуть пошире, высовывалась каштановая голова, но как только Индрек оглядывался или оборачивался, голова мгновенно исчезала. Та же история повторялась этажом ниже, когда Индрек спускался по скрипучей деревянной лестнице. Кто живет за этими дверьми, Индрек знал, об этом позаботилась матушка Лохк. Наверху, против двери Индрека, обитала молодая пара. Муж, по словам матушки Лохк, разгружает в порту суда, а жена сидит дома и ждет мужа; тот приходит, умывается, надевает чистый костюм и ведет жену гулять. А днем эта тоненькая ма-
дам Паесельман то и дело высовывает нос из-за своей двери: ведь у Лохков живет квартирант, который за деньги учит каким хочешь наукам. Каждый может видеть, как ученики приходят и уходят,— и все платят деньги! А книг-то, книг! Если б Пассельманова мадам посмотрела, сколько молодой барин (конечно, молодой барин — матушка Лохк всегда стремится этим утереть нос другим), сколько он имеет книг, и все на чужих языках! Вот это настоящий господин, не какой-то там грузчик вроде Пассельмана. И к этому всему матушка Лохк не могла не добавить, что ихний молодой господин — это такой господин, что и с казаками схватится, коли на то пойдет. Кто не верит, пусть посмотрит на шрам у него на шее, пониже правого уха,— это след от казацкой нагайки.
Этот случайный шрам на шее оказался своего рода козырем не только в устах Индрековой хозяйки, но и среди избранных. Он как бы служил тайным знаком, располагающим к доверию. Еще в тот день — на дороге и около озера — след нагайки на шее произвел такое впечатление. Поэтому Индрека и приняли с такой неожиданной внимательностью, теплотой и доверием. Благодаря его шраму при нем смело говорили многое, его пускали на многие конспиративные собрания.
Шрам на шее Индрека сыграл свою роль и тогда, когда возвратилась из деревни Кристи, дочка хозяев. Это была девушка лет шестнадцати — семнадцати, с двумя прекрасными косами, которые она во что бы то ни стало хотела обрезать: они, мол, ей ужасно мешают. Индрек слышал сквозь дверь, как дочь упрашивала мать, а та сердилась и отвечала, что у женщины есть и кое-что другое, данное ей господом богом, может быть, и это ей мешает, но от этого ведь не избавишься. В заключение мать сказала:
— Косы украшают, с косами кажешься красивее.
— А я и не хочу быть красивой,— ответила дочь.— Мальчишки пристают, как смола, не дают покоя ни днем, ни ночью.
— Поэтому ты так скоро и приехала?— спросила мать.
— Лучше не спрашивай,— уклончиво ответила дочь. Но разговор у них продолжался еще довольно долго, и речь все шла о волосах, о красоте и мальчишках. Затем пришел отец и, услышав, о чем они говорят, вмешался:
—